Контакте Окопные стихи.
1943, ОКТЯБРЬ.
Памяти матери моей — Евдокии Николаевны,
вечной труженицы
Лето было дождливым, а осень стоит золотая.
И легко по прохладным проселкам шагать за подводами,
и дожди и войну позади оставляя.
Тишина и прозрачный осенний покой. И над нами —
во всю ширь небосвода накатно плывут облака
с опушенными солнцем крутыми боками.
И то тень набежит на размытую, в лужах, дорогу,
то окатит ее беспокойными волнами свет,—
проскользит по лугам к одинокому стогу,
перепрыгнет речную долину кошачьим прыжком
и, коснувшись вдали утомленно-притихшего леса,
озарит его лиственным пестрым огнем...
И вздохнешь глубоко, и поддернешь привычно винтовку:
наша совесть чиста, мы два месяца были в боях,—
нас отводят под Рославль на формировку.
САМОЕ МУДРОЕ ЗАНЯТИЕ.
Я учу тебя только не быть несчастным прежде
времени...
Сенека- младший
Печка-времянка, и справа и слева — в два яруса нары.
Двери задвинешь, натопишь — и станет тепло.
Ну и кемарь себе сладко, укрывшись с башкою шинелью,
Под усыпляющий стук звонких вагонных колес.
Ночь за вагоном. С дождем и ноябрьским ветром.
Стонет тоскливо глухой паровозный гудок.
Как неуютно, как зябко в такую погоду на фронте!
Вспомнишь — напильником кто по спине продерет.
Ну да об этом пока еще думать не стоит.
Мало ли что может в жизни солдатской случиться!..
Если о всем начинать горевать прежде времени —
Силы иссякнут, когда подберется беда.
С чувствами нужно уметь обращаться разумно.
Не позволять им вносить в наши души сумятицу.
Нет для солдата, пожалуй, страшнее врага,
Чем распаленное воображение.
Спи! Не ворочайся! Тоже нашелся мыслитель...
Хочешь, открою старый солдатский секрет?
Самое мудрое в жизни занятие — выспаться,
Чтобы потом потягаться с судьбой...
Ночь за вагоном. С дождем и ноябрьским ветром.
Стонет тоскливо глухой паровозный гудок.
Спят минометчики. Спят, от войны отключившись.
А полусонный дневальный курит и в печку плюет.
* * *
Утром вылез из землянки — и глаза зажмурил
даже! —
так сверкал на солнце первый, все окрест покрывший
снег:
бруствер ломаной траншеи, проходящей вдоль обрыва;
спуск к реке — крутой и скользкий, в ветках срубленных
кустов;
за рекою — луг, кочкарник с рыжей высохшей осокой,
весь воронками изрытый — словно в оспинах лицо;
деревушку на высотке, от которой лишь остались
кое-где печные трубы да обугленные ветлы;
за деревней, на погосте,— край немецкой обороны,
опоясанный колючей проволокой в пять рядов;
и вдали — до окоема,— по увалам убегая,
как на лубочной картинке — села, церкви, перелески,—
бесконечная земля в белом марлевом просторе...
Ночью выпал первый снег, хоть умоемся маленько.
96-Я СТРЕЛКОВАЯ ДИВИЗИЯ
ФОРСИРУЕТ СОЖ.
Ноябрь 1943
Дыбом
встает под разрывами мин и снарядов река.
Дымом
затянуты едким ее берега.
Небо
нависло изодранной грязной портянкой.
Слепо
не солнце блестит, а консервная банка.
Грохот
ревет неумолчно над пенной водой.
Глохнут
солдаты, ступивши на мост наплавной.
С визгом
проносятся в дыме стальные осколки.
Брызги
царапают руки — студены и колки.
Кипень
качает и рвет штурмовые мостки.
Гибель,
если нога, не дай бог, соскользнула с доски.
Мертво
плывет по течению рыба глушеная.
Стерто
навеки волной чье-то лицо искаженное.
СТАНЦИЯ ХАЛЬЧ.
Январь 1944
Лупит противник из пушки по Хальчи всю
ночь напролет,—
недолет, перелет!
Лупит вслепую, по карте: шмякнуть куда б наугад,—
ну и гад!
Ахнет с раскатистым эхом снаряд, понаделает шум,—
бум! бум!
А результат — дымом вонючим курится воронка в
кустах,—
ах-ах!
Так и долбает всю ночь — с паузой в десять минут,—
зэр гут!..'
Выйдет какой старикан в полночь, набросив тулуп,—
хруп-хруп!
Справит нужду, а потом на крыльце постоит:
«Не летит?»
Глазом проводит снаряд, шелестящий в небесной тиши,—
ши-ши!
Сплюнет, услышав, как где-то у леса запрыгает эхо:
— Эко!
Да и уйдет себе с богом в избу, досыпать на печи:
— Апчхи!
Очень хорошо! (нем.)
ТЫСЯЧНЫЙ ДЕНЬ ВОЙНЫ.
17 марта 1944
Коптила лампа керосиновая
с кургузым треснувшим стеклом.
Болотная тоска осиновая
скрипела глухо за окном.
Бойцы в замызганных шинелях
вповалку спали на полу.
И мокрые дрова шипели
в голландке старенькой в углу...
И было все таким обыденным,
таким приевшимся, банальным
и виденным и перевиденным,—
что навсегда казалось данным:
и эта лампа керосиновая,
бойцы вповалку на полу,
болотная тоска осиновая
и печь облезлая в углу.
В освобожденном селе
Четвертая атака
Он принял смерть спокойно
В блиндаже связистов на опушке
А что им оставалось делать?
Когда напишут правдивую книгу...
власть - это почетно
